Когда Рэйни пошел в садик, я начала улавливать, что образование ребенка — это полная занятость по крайней мере для одного родителя. Через три месяца Рэйни в детсаду я познакомилась с одной пекинкой, которая во время китайского экономического бума резко бросила торговлю промышленным оборудованием. Продажа станков принесла ей богатство, но из-за работы она безвылазно сидела на всяких переговорах — по многу часов.
— Однажды мне пришлось выбрать: либо совещания с боссом, либо занятия с дочкой в школе, — сказала она. — Они совпадали по времени один в один. Школа, оказывается, куда жестче работы. Вот я и ушла.
В «Сун Цин Лин» таких родителей любили.
— Мы не детей берем — мы берем родителей, — как-то раз заявила на родительском собрании директриса Чжан битком набитому залу кивавших чернявых голов. — Вчера я познакомилась с родительницей, которая купила две флейты. Одну — себе, чтобы репетировать вместе с дочерью. Такие родители мне нравятся.
Задания родителям в китайском детском саду
Директрисе Чжан нравились родители читающие и отвечающие. В китайском образовании ведется обширная переписка: уведомления, напоминания, СМС, электронные депеши, письма и разрешения от родителей.
Рядом с комнатой занятий Рэйни висел ряд досок с объявлениями, они ежедневно подогревали толки среди родителей и прародителей, толпившихся возле них в три слоя. Эти чудища каждое площадью пять квадратных футов я привыкла именовать «Махиной».
Ключевыми на ней были еженедельное расписание, обеденное меню и творения воспитанников — например, пара десятков нарисованных павлинов, каждое перышко в хвосте — под строго определенным углом.
Как раз с наставлениями Махины я и начала конфликтовать — с уведомлениями о всевозможных задачках для родителя и ребенка: работа на дом, книги для чтения. Если указы родителям не возникали на Махине, их отправляли прямиком с ребенком, в папке на трех кольцах, куда учителя пристегивали разные бумажки и записки. Имелся и классный блог.
Самой докучливой оказалась родительская группа в WeChat, из-за которой я была безотлучно привязана к телефону сутками напролет. WeChat — мессенджер, в Китае более популярный, чем электронная почта. С помощью этого мобильного приложения учителя могли доносить до нас все свои приказы. А приказы эти так и сыпались. Например:
На этой неделе мы берем тему «Я люблю свою семью». Начнем с рисования матери. Мамы, будьте любезны принести свой фотоснимок в сад. Подтвердите получение.
Не отставать от таких вот ежедневных заданий — неотъемлемая часть здешнего родительского воспитания. Иногда указания поступали ошарашивающие: «Принесите в школу пластмассовую рыбу»; или тревожащие: «Завтра медосмотр, скажите ребенку, что в него будут тыкать пальцем и он обязан бесстрашно это выдержать»; или противоположные моим представлениям о выносливости человеческого тела: «Сегодня холодная погода, и детям нельзя заниматься уличными видами спорта».
Бывало, что учителя привлекали родителей как бесплатную рабочую силу: «Вырвите все страницы из прописей и приделайте к соответствующим страницам учебника». В тот день Рэйни притащил на себе домой семь рабочих тетрадей, и мы устроили на обеденном столе маленькую фабрику —вырывали листки из тетрадей, листали страницы и пришивали степлером много часов подряд.
— Разве не школа должна этим заниматься? Не нянечки? — спросил Роб, берясь за степлер. Я покачала головой.
Родители для китайской системы образования — равноправные партнеры, и горе тем мамашам, кто прозевал записку или не принес пластмассовую рыбу.
Родительский чат: горе тому, кто ответит последним
Шли недели, обстрел посланиями в WeChat продолжался, тревожность моя росла. Ответ родителя на сообщения учителя в WeChat должен был быть стремительным, лучше всего — сию же секунду; не отставать от этого ежедневного потока сведений — моя работа.
Вскоре я осознала, что именно раздражает меня больше всего: остальные родители-китайцы. Все это очень походило на гонки, будто я играла в «горячие стулья», кон за коном, и из-под родителя, который отвечал последним, могли вышибить стул. Учительница пишет:
Есть ли у кого-нибудь из родителей костюм «черепаха и заяц» для игры по ролям?
Через несколько секунд возникает какофония, и мой телефон дребезжит от каждого следующего сообщения:
Да! У меня! Учитель, вы так стараетесь!
У меня есть костюм черепахи и зайца!
Отправляюсь купить немедленно! Учитель, вы изумительны!
Получила сообщение! Сделаем, как вы скажете!
У одной родительницы рвения было через край, и у нее оказались не только костюмы черепахи и зайца, но и «лягушки, золотой рыбки и головастика!».
Остальные тут же бросились искать костюмы животных (или по крайней мере заявляли о своем усердии в WeChat).
Я не понимала смысла игры по ролям, не рвалась я и рядить своего трехлетку в костюм пресмыкающегося. Но в тот конкретный день лишаться стула мне не хотелось, и я транслировала свой пыл:
Учитель, сделаю тут же!
Сообщения от наставников приходили в любое время дня и даже ночью и по выходным, а в некоторые сутки я насчитывала в нашей группе три с лишним сотни сообщений.
Китайская семья: шесть взрослых на одного ребенка
Большинству китайских семей было проще не отставать, чем мне: простая арифметика. Политика планирования семьи в Китае в последние пару десятилетий — «политика одного ребенка», как ее именуют попросту, — означала, что у многих одногруппников Рэйни нет ни братьев, ни сестер. У этих детей были мама, папа, две бабушки и двое дедушек, итого шестеро взрослых на одного ребенка. Такова перевернутая пирамида жизни в большинстве китайских городов — нередко под одной крышей обитают три поколения: ребенок, родители и парочка прародителей.
У такого уклада время от времени проявляются и теневые стороны: ребенок растет настолько избалованным, что в народе их именуют «императорчиками». А бывает, что множество заботливых рук оказывает на воспитанника в основании этой пирамиды сокрушительное давление надежд.
Но хороша пропорция «шесть к одному» между взрослыми и детьми тем, что китайские городские дети обычно окружены многочисленными людьми, готовыми разделить тяготы образования. Моему двоюродному дедушке Куанго, общительному человеку со статью, приобретенной за десятилетия во главе банкетного стола, дедом работать давалось так, будто это азартный спорт.
— Важнейший мой труд только начинается, — объявил он мне, получив под опеку внучку. Дядя Куанго наличные в уплату кружков и факультативов возит тележками, повелевает домашними заданиями, добывает подарки учителям и ездит на экскурсии. Его внучка переезжает к нему в квартиру в будни — у нее там своя кровать, и эта миграция на срок с понедельника по пятницу дается ей легко: достаточно зайти в лифт и нажать на кнопку. Отец девочки, мой троюродный брат, купил квартиру в том же доме, где живет Куанго, исключительно с этой целью.
У Рэйни же, напротив, было всего двое надежных взрослых — мы с Робом. Дедушки и бабушки остались за океаном, и поэтому привлекать родственников к опеке мы не могли, а я прогибалась под грузом циркуляров, написанных на моем втором языке. Я нашла благодарную работу писателя, а позднее и телекорреспондента и не собиралась бросать все это в угоду учительнице Чэнь.
День прародителей: без бабушек и дедушек вход воспрещен
Думала, что научилась держать равновесие канатоходца и справилась с угрызениями совести, — пока не надвинулся День прародителей и не доказал, что я заблуждаюсь. Ничто так не возмущало хрупкого равновесия нашего хозяйства, в котором вечно не хватало рук, как этот конкретный праздник.
«Это добродетель нашего китайского народа — почтение к старикам. Наши прародители вложили столько любви, что теперь, когда они состарились, мы обязаны делать для них все возможное», — сообщила нам записка от учительницы. В записке нам было велено отправить в садик в грядущий четверг дедушку или бабушку — на празднование «сыновнего послушания».
Неувязочка.
— Дедушки и бабушки Рэйни живут в Соединенных Штатах, — сказала я учительнице Чэнь, когда забирала Рэйни.
— Ну, тогда Рэйни не сможет участвовать, — ответила Чэнь. — Пусть сидит дома.
— Бухаоисы — приношу извинения, — я уверена, Рэйни хотел бы участвовать, — возразила я.
— Тогда вы с ним приходите, — отрезала Чэнь.
— Я работаю и не смогу вырваться, — сказала я.
— В таком случае пусть сидит дома.
Вот так мне пришлось умолять, чтобы меня отпустили с работы и я могла бы изображать бабушку собственного сына. Я вошла в комнату младшей группы № 4, опоздав на две минуты, и обнаружила там пару десятков дедов и бабушек, рассаженных на крошечных стульчиках; все пели песню 1952 года о труде.
Труд — это самое славное дело.
Солнце сияет, поет петушок…
Я глянула на Рэйни. Вид у него был до странного отчужденный, и он избегал моего взгляда.
Проснулись цветы, чистят перышки птахи…
Вьет сорока гнездо, пчелы мед собирают.
Я вновь посмотрела на Рэйни, но он, похоже, вознамерился меня не замечать. Может, все потому, что его «бабушка», назначенная на один день, вообще-то родила его?
Вряд ли трехлетка ощущает на себе давление среды, но в тот миг я осознала: Рэйни кое в чем отличается от одногруппников настолько, что не скроешь. Все еще хуже оттого, что китайская культура сосредоточена на коллективном, а не личном, и я наблюдала, как психология Рэйни уже смещается в том направлении. Ему было неловко, потому что он выделялся.
Дети хлопали себя по коленкам под «Большого петуха, большую курицу», а затем под другую развеселую песенку, посвященную любимым темам Партии — работе и труду, — и наконец учительница Чэнь добралась до сути праздника —до урока сыновнего послушания.
— Дети! — воскликнула учительница Чэнь, дважды хлопнув в ладоши. — Давайте скажем нашим бабушкам и дедушкам: «Вы так упорно трудитесь!». Бабушки и дедушки — старшие, давайте выкажем наше почтение и сделаем нашим старейшинам массаж!
Массаж старейшинам?
Заскрипели стульчики, дети встали и забежали за спины своим дедам и бабкам. Сидя на своем микростульчике, я оказалась одной высоты с Рэйни, когда он подошел.
— Привет, Рэйни! — сказала я, приглаживая ему волосы.
— Тай синькулэ — ты так упорно трудишься! — скомандовала учительница Чэнь. — Говорим, дети!
Дети подхватили.
— Тай синькулэ — ты так упорно трудишься! — пропищала детвора, глядя на своих стариков. Рэйни удалось промямлить что-то в мою сторону.
— А теперь массируем старших! — объявила Чэнь.
Рэйни обошел мой стул и положил ручонки мне на спину. Остальные дети сделали то же самое, и я осознала, что воспитанники репетировали эту церемонию на занятиях. Рэйни мял меня вяло — так прикасаются к стенке, на которой еще не досохла краска, но вскоре все и закончилось. Двадцать семь детей помассировали спины двадцати семи китайским старейшинам, а двадцать восьмой — мой сынуля — погладил по спине свою мать-американку.
В тот вечер Рэйни простонал:
— У меня нет бабушек и дедушек.
Само собой, они у него были — четыре штуки, но жили на другой стороне планеты. Переезжать к нам не хотелось ни одному.
Иллюстрация к статье:
Свежие комментарии